27.04.2010 в 23:56
Пишет Aerdin:пишу
читать дальшесреди прочего краткую ориджевую слэшзарисовку про рыцарей. В подарок, ага.
Мне бы за порносцену наконец сесть, а я за каким-то хреном даже не в антураж/культуру/повседневность лезу, а в иерархию ордена и стратегические цели
уберите от меня обоснуя, вашу мать! все равно ничего не выучу все равно нормального антуража нэ будет, а за сюжетом и вовсе не ко мне, в средневековье меня никогда не тянуло
апд. ну шо же))) оно готово
поскольку у одариваемой любимой женщины уже 28е апреля, повешу сюда вместе с поздравлениями)))
Мар, радость моя, пусть тебе будет так же хорошо, как мальчикам в зарисовке
часто, весело и задорно 
заказ: драебали в рыцарском антураже
порно подано
PS Эгмонт, отдельное спасибо за помощь в нахождение стихов))
осторожно, рейтинг)) ИДУЩИЙ НА ВОЙНУ
Мальчик-блондин, идущий на войну!
Вернись опять таким же красивым;
С запахом моря на губах,
С солью на ресницах;
Мальчик-блондин, идущий на войну!
Май 1940
Орхан Вели Канык
Родос, конец 14 в.
Медный ключ бесшумно повернулся в хорошо смазанном замке, и Генрих, вставив в замочную скважину деревянную заглушку, начал медленно спускаться по слабо освещенной лестнице. Спина ныла все сильнее, и он уже мрачно представлял себе, как будет снимать кольчугу и исподнее.
Из-за последнего поворота наконец пахнуло влажным теплом, вспотевший камень стен сменился теплым деревом обшивки, и он услышал тихий плеск.
Купальня была занята. На длинной деревянной скамье стопкой лежала чистая смена одежды, и белый шелк орденского креста, нашитого поверх черного льна плаща, словно бы мягко мерцал в полутьме. Стальная вязь кольчуги маслянисто и тускло поблескивала рядом, но пояс с ножнами хозяин машинально устроил на бортике рядом с собой и лежаком – холщовым покрывалом поверх матраса.
Инфермарий всегда оставался больше воином, чем лекарем.
Вместо всех настенных факелов горел один-единственный шандал, тоже рядом с лежаком, освещая поднос с мыльной чашей и еще каким-то умывальным прибором. Темно-красные отблески неверным мерцанием очерчивали мощную фигуру, по пояс стоящую в горячей рукотворной заводи.
Последний раз он видел Фулька в дверях страноприимного госпиталя, тот шел через ряды лежащих в Общем зале, и лицо его с каждым осмотренным делалось все бесстрастнее. Потом двери закрылись изнутри, и было это три недели назад.
Братия, под конец уже вся без исключения, заступила на бдение "о здравии".
Неделя строжайшего молитвенного голодания почти лишила Генриха ощущения собственного тела кроме слабого привкуса сильно разбавленного водой вина во рту, и он по опыту знал, что если не начать его возвращать, он может и вовсе не вспомнить об этом. Но с болью и неловкостью раздеваться не хотелось, хотя, казалось бы... Он сжал зубы и, бросив на скамью вещи, медленно потянул через голову орденский плащ.
Фульк, похоже, был здесь уже давно, вымытые его волосы и короткая бородка уже почти высохли. Он бросил на поднос гребень и стремительно выбрался из заводи, всколыхнув парящую воду, подошел ближе и быстро спросил по-турецки:
- Спина?
С души словно свалился камень размером с Греттиров подым. Не в пример арабскому, этот язык среди братьев знали только они двое, и он обещал... хорошее.
От мощного тела рядом шел ровный успокаивающий жар, и веки сами начали опускаться.
Ловкие руки быстро избавили его от плаща, пояса и сапог, но кольчугу снять было нельзя, не потревожив спину. Горячая вода манила, но, подчиняясь настойчивому молчаливому нажиму, Генрих опустился животом на жесткий пол.
- Выдыхай глубоко, - сказали сверху, и он бездумно подчинился. Деревянный настил еще хранил в себе запах кипятка со щелоком и уксусом, которым его обдавали еженедельно.
На спину вдруг обрушилась чудовищная тяжесть, стальные звенья впились в кожу даже через подкольчужницу, и позвоночник хрустнул прощальным мгновением ослепительной боли, вставая на место. От резкого прилива крови голова сильно закружилась, но обошлось без приступа дурноты. Генрих медленно, пробуя спину, поднял руки, и кольчуга вместе с остальным исподним слетела так же быстро.
- Садись на приступку ближе к ключу, Анрио, я сейчас буду, - Фульк отошел к подносу, придирчиво перебирая какие-то склянки.
Клокочущий горячий поток гладил плечи, нагревшийся наклонный камень стенок держал спину и почти не давил на затылок. Навалилась усталость, и тут же потянуло в сон, тело потяжелело, обретая неимоверный, почти неконтролируемый вес, словно Генрих разрешил ему стать материальным.
Первым возвращалось обоняние и силы как-то реагировать на запахи. Вода остро и резко пахла полынью и лимоном, и еще какими-то травами, которые он не узнал. Горячие жесткие руки подняли его и прислонили к чужому плечу, он недовольно замычал, но тут мыльные пальцы вплелись в волосы и скользнули по коже головы, массируя. Дремота туманила разум все сильнее, и Генрих блаженно вздохнул, подставляя затылок, скользнул губами по чистой горячей коже чужого плеча и поперхнулся водой, вылитой на голову из черпака, кашляя и отфыркиваясь. Колено, опиравшееся в приступку между его ног, почти касаясь паха, на мгновение придвинулось вплотную, дразня, а потом исчезло вовсе. Его подняли на ноги, и по лицу и груди скользнула жесткая губка из люффы. Резче запахло лимоном и защипало ссадину на правой ладони, рядом с вечным чернильным пятном.
Генрих только сонно улыбнулся в плечо: если учесть, сколько он пишет, чтобы свести чернила с его рук нужно что-то посерьезнее лимонного сока - и тут же ахнул, когда большие пальцы широкими круговыми движениями помассировали соски. Когда они пропали, он протестующе подался вперед, почти падая на чужую грудь, но руки вместе с губкой уже ушли на спину.
Стерев с его спины слой грязи и пота, Фульк набрал в ладони мыла и, казалось, перебрал под кожей каждый позвонок до самой поясницы, от затылка до ягодиц, вскользь огладив бедра.
Поселившиеся под его прикосновениями тепло наконец определилось со своей природой, сгустившись в паху, и полыхнуло, как трут под искрой, выгнув истомой тело и разбежавшись по нему во все стороны.
Все это походило на медленное раздувание тлеющих углей наполовину потухшего костра, до того едко чадившего под редкими дождевыми каплями.
«Огонь» разгорелся неожиданно сильно, непривычно для него. Генрих – пожалуй, сейчас скорее Анрио – машинально переступил поближе, со стоном втираясь бедрами в чужой пах и приникая к шее, лаская губами старый шрам чуть выше ключицы. Это был почти сон, сладкий, затягивающий, томный, и можно было быть любым.
- Анрио… - в низком, тихом голосе Фулька над ухом слышался теплый, как пар, смех. – Похоже, ванна тебя разбудила.
Когда его усадили на край, Анрио выгнулся, разводя колени и раскрываясь, и почти заскулил, когда вместо властных прикосновений к паху и стремления немедленно завалить его жесткая губка скользнула по бедрам и голеням.
Оливковое масло, размазываемое по груди, пахло имбирем и розмарином. Он с трудом разомкнул губы:
- Я буду лосниться как последний невольник, Фульк.
Масляная рука наконец коснулась паха, небрежно скользнула по члену и погладила мошонку, демонстративно даже не приблизившись к входу. Колени превратились в студень, но, Иисусе сладчайший, как этого было мало!
Широкие ладони неспешно оглаживали живот и бедра, невозмутимо втирая масло дальше, словно он не бился под этими прикосновениями как последняя шлюха. Запахи дурманили, клокотание ключа под ухом и шум крови сливались в единый гул, и мир за приоткрытыми веками покачивался, как в сильную зябь.
- Обязательно будешь. Северный гиацинт вроде тебя потянет дукатов на триста, или я ошибаюсь, брат торговый бальи Родоса?
В голове мелькнул невольничий помост для лучших рабов, и взвившееся желание окончательно выключило всякое соображение. Анрио протяжно застонал, вытягиваясь струной, словно его запястья и впрямь были закованы в колодки.
Бородка щекотнула пах, и Фульк весело заметил, снова поднимаясь к уху:
- При таком воображении твое отсутствие склонности к рукоблудию воистину изумляет.
Ладонь наконец накрыла пах, а рот – губы, и Генрих забился между двумя заполняющими его ощущениями. Пальцы неторопливо растягивали его, не жалея масла, перекатывая на подушечках эластичную стенку мышц, а язык исследовал глубины рта, смывая застарелый кислящий винный привкус.
Зубы чувствительно прихватили мочку уха, а потом поцелуи-полуукусы спустились по шее к жилам, пока пальцы внутри в рваном, неверном ритме ласкали то самое место, достаточно неравномерно, не совпадая, чтобы не попасть в унисон и не дать закончить все разом. Но и этих прикосновений становилось мало, и вход уже судорожно сжимался от ласкающих прикосновений, требуя больше и дольше.
Напряжение росло медленно и мучительно, и Анрио, всхлипнув, судорожно сжал коленями чужие бедра, стараясь самостоятельно удержаться на этой грани. Фульк будет дразнить его, пока от разума вовсе ничего не останется, не давая кончить, и эту битву он проигрывал раз за разом.
Его голос над головой раздался сначала бессмысленным морским гулом. Анрио всхлипнул и попытался сосредоточиться:
- Ч-что?
Масляные пальцы подхватили его под коленями, устраивая поудобнее и помогая скрестить лодыжки за спиной. От предвкушения помутилось в голове, и он снова чуть не прослушал:
- Когда тебя поднимут?
Не понимаю. Головка члена кружила вокруг входа, дразня.
- За полчаса до рассвета, - выстонал он в обветренные губы. Господи, не могу больше!
- Еще полчаса, и придется тебя отпустить, - удрученно шелестнуло море, но Анрио уже не слышал: его медленно, тяжко наполнял член, и сейчас он не услышал бы и труб Страшного суда. Он кончил еще до того, как оказался полностью заполнен, одно ощущение утоленного предвкушения вынесло его на самый край.
Фульк замер, тяжело дыша и давая ему освоиться, потом обессилено ткнулся лбом куда-то в шею, отпуская себя, и начал двигаться: размашистыми, проникающими до самого нутра ударами, заставляющими внутренние стенки прохода сжиматься, плотнее охватывая член.
Последний толчок достал, казалось, до самых недр, аж перед глазами поплыло, и разморенный, томный Генрих виноградной плетью обвился вокруг устало опустившегося на него любовника, машинально оглаживая спину.
У него была пара минут для неожиданно ясного мышления.
Коротенькая справка для обоснуя
Госпитальеры на Родосе
Инфермарий (infermiere или infermarius) – Главный Санитар и смотритель Родосского Госпиталя. Инфермарий исполнял свою должность в течение 2 лет, с возможностью продления срока. Он был обязан день и ночь следить за состоянием больных. Инфермарий, в свою очередь, находился под неусыпным контролем двух продомов, докладывавших обо всем Госпитальеру. Врачи совершали ежедневный обход больных в присутствии инфермария и представителей всех 8 «языков». Лекарства готовились квалифицированными орденскими аптекарями и провизорами в специальной аптеке. За снабжение больных лекарственными средствами отвечали сам Госпитальер и его 2 продома.
Все коммерческие споры решались специальными «торговыми судами», надзор за которыми осуществлял Торговый бальи (baiulivus commercii), подчиненный Великого казначея
URL записичитать дальшесреди прочего краткую ориджевую слэшзарисовку про рыцарей. В подарок, ага.
Мне бы за порносцену наконец сесть, а я за каким-то хреном даже не в антураж/культуру/повседневность лезу, а в иерархию ордена и стратегические цели
уберите от меня обоснуя, вашу мать! апд. ну шо же))) оно готово
поскольку у одариваемой любимой женщины уже 28е апреля, повешу сюда вместе с поздравлениями)))
Мар, радость моя, пусть тебе будет так же хорошо, как мальчикам в зарисовке
часто, весело и задорно заказ: драебали в рыцарском антураже
порно подано
PS Эгмонт, отдельное спасибо за помощь в нахождение стихов))
осторожно, рейтинг)) ИДУЩИЙ НА ВОЙНУ
Мальчик-блондин, идущий на войну!
Вернись опять таким же красивым;
С запахом моря на губах,
С солью на ресницах;
Мальчик-блондин, идущий на войну!
Май 1940
Орхан Вели Канык
Родос, конец 14 в.
Медный ключ бесшумно повернулся в хорошо смазанном замке, и Генрих, вставив в замочную скважину деревянную заглушку, начал медленно спускаться по слабо освещенной лестнице. Спина ныла все сильнее, и он уже мрачно представлял себе, как будет снимать кольчугу и исподнее.
Из-за последнего поворота наконец пахнуло влажным теплом, вспотевший камень стен сменился теплым деревом обшивки, и он услышал тихий плеск.
Купальня была занята. На длинной деревянной скамье стопкой лежала чистая смена одежды, и белый шелк орденского креста, нашитого поверх черного льна плаща, словно бы мягко мерцал в полутьме. Стальная вязь кольчуги маслянисто и тускло поблескивала рядом, но пояс с ножнами хозяин машинально устроил на бортике рядом с собой и лежаком – холщовым покрывалом поверх матраса.
Инфермарий всегда оставался больше воином, чем лекарем.
Вместо всех настенных факелов горел один-единственный шандал, тоже рядом с лежаком, освещая поднос с мыльной чашей и еще каким-то умывальным прибором. Темно-красные отблески неверным мерцанием очерчивали мощную фигуру, по пояс стоящую в горячей рукотворной заводи.
Последний раз он видел Фулька в дверях страноприимного госпиталя, тот шел через ряды лежащих в Общем зале, и лицо его с каждым осмотренным делалось все бесстрастнее. Потом двери закрылись изнутри, и было это три недели назад.
Братия, под конец уже вся без исключения, заступила на бдение "о здравии".
Неделя строжайшего молитвенного голодания почти лишила Генриха ощущения собственного тела кроме слабого привкуса сильно разбавленного водой вина во рту, и он по опыту знал, что если не начать его возвращать, он может и вовсе не вспомнить об этом. Но с болью и неловкостью раздеваться не хотелось, хотя, казалось бы... Он сжал зубы и, бросив на скамью вещи, медленно потянул через голову орденский плащ.
Фульк, похоже, был здесь уже давно, вымытые его волосы и короткая бородка уже почти высохли. Он бросил на поднос гребень и стремительно выбрался из заводи, всколыхнув парящую воду, подошел ближе и быстро спросил по-турецки:
- Спина?
С души словно свалился камень размером с Греттиров подым. Не в пример арабскому, этот язык среди братьев знали только они двое, и он обещал... хорошее.
От мощного тела рядом шел ровный успокаивающий жар, и веки сами начали опускаться.
Ловкие руки быстро избавили его от плаща, пояса и сапог, но кольчугу снять было нельзя, не потревожив спину. Горячая вода манила, но, подчиняясь настойчивому молчаливому нажиму, Генрих опустился животом на жесткий пол.
- Выдыхай глубоко, - сказали сверху, и он бездумно подчинился. Деревянный настил еще хранил в себе запах кипятка со щелоком и уксусом, которым его обдавали еженедельно.
На спину вдруг обрушилась чудовищная тяжесть, стальные звенья впились в кожу даже через подкольчужницу, и позвоночник хрустнул прощальным мгновением ослепительной боли, вставая на место. От резкого прилива крови голова сильно закружилась, но обошлось без приступа дурноты. Генрих медленно, пробуя спину, поднял руки, и кольчуга вместе с остальным исподним слетела так же быстро.
- Садись на приступку ближе к ключу, Анрио, я сейчас буду, - Фульк отошел к подносу, придирчиво перебирая какие-то склянки.
Клокочущий горячий поток гладил плечи, нагревшийся наклонный камень стенок держал спину и почти не давил на затылок. Навалилась усталость, и тут же потянуло в сон, тело потяжелело, обретая неимоверный, почти неконтролируемый вес, словно Генрих разрешил ему стать материальным.
Первым возвращалось обоняние и силы как-то реагировать на запахи. Вода остро и резко пахла полынью и лимоном, и еще какими-то травами, которые он не узнал. Горячие жесткие руки подняли его и прислонили к чужому плечу, он недовольно замычал, но тут мыльные пальцы вплелись в волосы и скользнули по коже головы, массируя. Дремота туманила разум все сильнее, и Генрих блаженно вздохнул, подставляя затылок, скользнул губами по чистой горячей коже чужого плеча и поперхнулся водой, вылитой на голову из черпака, кашляя и отфыркиваясь. Колено, опиравшееся в приступку между его ног, почти касаясь паха, на мгновение придвинулось вплотную, дразня, а потом исчезло вовсе. Его подняли на ноги, и по лицу и груди скользнула жесткая губка из люффы. Резче запахло лимоном и защипало ссадину на правой ладони, рядом с вечным чернильным пятном.
Генрих только сонно улыбнулся в плечо: если учесть, сколько он пишет, чтобы свести чернила с его рук нужно что-то посерьезнее лимонного сока - и тут же ахнул, когда большие пальцы широкими круговыми движениями помассировали соски. Когда они пропали, он протестующе подался вперед, почти падая на чужую грудь, но руки вместе с губкой уже ушли на спину.
Стерев с его спины слой грязи и пота, Фульк набрал в ладони мыла и, казалось, перебрал под кожей каждый позвонок до самой поясницы, от затылка до ягодиц, вскользь огладив бедра.
Поселившиеся под его прикосновениями тепло наконец определилось со своей природой, сгустившись в паху, и полыхнуло, как трут под искрой, выгнув истомой тело и разбежавшись по нему во все стороны.
Все это походило на медленное раздувание тлеющих углей наполовину потухшего костра, до того едко чадившего под редкими дождевыми каплями.
«Огонь» разгорелся неожиданно сильно, непривычно для него. Генрих – пожалуй, сейчас скорее Анрио – машинально переступил поближе, со стоном втираясь бедрами в чужой пах и приникая к шее, лаская губами старый шрам чуть выше ключицы. Это был почти сон, сладкий, затягивающий, томный, и можно было быть любым.
- Анрио… - в низком, тихом голосе Фулька над ухом слышался теплый, как пар, смех. – Похоже, ванна тебя разбудила.
Когда его усадили на край, Анрио выгнулся, разводя колени и раскрываясь, и почти заскулил, когда вместо властных прикосновений к паху и стремления немедленно завалить его жесткая губка скользнула по бедрам и голеням.
Оливковое масло, размазываемое по груди, пахло имбирем и розмарином. Он с трудом разомкнул губы:
- Я буду лосниться как последний невольник, Фульк.
Масляная рука наконец коснулась паха, небрежно скользнула по члену и погладила мошонку, демонстративно даже не приблизившись к входу. Колени превратились в студень, но, Иисусе сладчайший, как этого было мало!
Широкие ладони неспешно оглаживали живот и бедра, невозмутимо втирая масло дальше, словно он не бился под этими прикосновениями как последняя шлюха. Запахи дурманили, клокотание ключа под ухом и шум крови сливались в единый гул, и мир за приоткрытыми веками покачивался, как в сильную зябь.
- Обязательно будешь. Северный гиацинт вроде тебя потянет дукатов на триста, или я ошибаюсь, брат торговый бальи Родоса?
В голове мелькнул невольничий помост для лучших рабов, и взвившееся желание окончательно выключило всякое соображение. Анрио протяжно застонал, вытягиваясь струной, словно его запястья и впрямь были закованы в колодки.
Бородка щекотнула пах, и Фульк весело заметил, снова поднимаясь к уху:
- При таком воображении твое отсутствие склонности к рукоблудию воистину изумляет.
Ладонь наконец накрыла пах, а рот – губы, и Генрих забился между двумя заполняющими его ощущениями. Пальцы неторопливо растягивали его, не жалея масла, перекатывая на подушечках эластичную стенку мышц, а язык исследовал глубины рта, смывая застарелый кислящий винный привкус.
Зубы чувствительно прихватили мочку уха, а потом поцелуи-полуукусы спустились по шее к жилам, пока пальцы внутри в рваном, неверном ритме ласкали то самое место, достаточно неравномерно, не совпадая, чтобы не попасть в унисон и не дать закончить все разом. Но и этих прикосновений становилось мало, и вход уже судорожно сжимался от ласкающих прикосновений, требуя больше и дольше.
Напряжение росло медленно и мучительно, и Анрио, всхлипнув, судорожно сжал коленями чужие бедра, стараясь самостоятельно удержаться на этой грани. Фульк будет дразнить его, пока от разума вовсе ничего не останется, не давая кончить, и эту битву он проигрывал раз за разом.
Его голос над головой раздался сначала бессмысленным морским гулом. Анрио всхлипнул и попытался сосредоточиться:
- Ч-что?
Масляные пальцы подхватили его под коленями, устраивая поудобнее и помогая скрестить лодыжки за спиной. От предвкушения помутилось в голове, и он снова чуть не прослушал:
- Когда тебя поднимут?
Не понимаю. Головка члена кружила вокруг входа, дразня.
- За полчаса до рассвета, - выстонал он в обветренные губы. Господи, не могу больше!
- Еще полчаса, и придется тебя отпустить, - удрученно шелестнуло море, но Анрио уже не слышал: его медленно, тяжко наполнял член, и сейчас он не услышал бы и труб Страшного суда. Он кончил еще до того, как оказался полностью заполнен, одно ощущение утоленного предвкушения вынесло его на самый край.
Фульк замер, тяжело дыша и давая ему освоиться, потом обессилено ткнулся лбом куда-то в шею, отпуская себя, и начал двигаться: размашистыми, проникающими до самого нутра ударами, заставляющими внутренние стенки прохода сжиматься, плотнее охватывая член.
Последний толчок достал, казалось, до самых недр, аж перед глазами поплыло, и разморенный, томный Генрих виноградной плетью обвился вокруг устало опустившегося на него любовника, машинально оглаживая спину.
У него была пара минут для неожиданно ясного мышления.
Коротенькая справка для обоснуя
Госпитальеры на Родосе
Инфермарий (infermiere или infermarius) – Главный Санитар и смотритель Родосского Госпиталя. Инфермарий исполнял свою должность в течение 2 лет, с возможностью продления срока. Он был обязан день и ночь следить за состоянием больных. Инфермарий, в свою очередь, находился под неусыпным контролем двух продомов, докладывавших обо всем Госпитальеру. Врачи совершали ежедневный обход больных в присутствии инфермария и представителей всех 8 «языков». Лекарства готовились квалифицированными орденскими аптекарями и провизорами в специальной аптеке. За снабжение больных лекарственными средствами отвечали сам Госпитальер и его 2 продома.
Все коммерческие споры решались специальными «торговыми судами», надзор за которыми осуществлял Торговый бальи (baiulivus commercii), подчиненный Великого казначея
@темы: Понравилось!